— Я жду Проспера, — сказала Уинифрид, — но он так увлечён своей яхтой!
Сомс украдкой посмотрел на жену. Лицо её не дрогнуло. Придёт ли этот тип, или нет, ей, по-видимому, всё известно. От него не ускользнуло, что Флёр тоже покосилась на мать. Если Аннет не считается с его чувствами, она должна бы подумать о Флёр. Разговор, крайне бессвязный, перебивался рассуждениями Джека Кардигана о «мид-оф». Он стал перечислять всех «великих мид-офов» от первых дней творения, считая их, как видно, одним из основных элементов, составляющих расовую сущность британцев. Сомс справился со своим омаром и приступил к пирогу с голубями, когда услышал слова: «Я немного опоздал, миссис Дарти» — и увидел, что пустого места за столом больше нет. Между Имоджин и Аннет сидел мсье Профон. Сомс усердно продолжал есть, изредка лишь перекидываясь словом с Мод и Уинифрид. Разговор жужжал вокруг него. Голос Профона произнёс:
— Мне кажется, вы ошибаетесь, миссис Форсайт; я готов держать пари, что мисс Форсайт со мной согласится.
— В чём? — раздался через стол высокий голос Флёр.
— Я высказал мнение, что молодые девушки остались такими же, какими были всегда, — разница очень маленькая.
— Вы так хорошо их знаете?
Этот резкий ответ заставил всех насторожиться, и Сомс заёрзал в жидком зелёном креслице.
— Я, конечно, не смею утверждать, но, по-моему, они хотят идти своей собственной маленькой дорожкой, а это, думается мне, было и раньше.
— Вот как!
— Но, Проспер, — мягко возразила Уинифрид, — девицы, которых видишь на улице, девицы, поработавшие на военных заводах, молоденькие продавщицы — их манеры просто бьют в глаза.
При слове «бьют» Джек Кардиган прервал свои исторические изыскания; среди полного молчания мсье Профон сказал:
— Раньше это скрывалось внутри, теперь проступило наружу.
— Но их нравственность! — вскричала Имоджин.
— Они нравственны не менее, чем раньше, миссис Кардиган, но только теперь у них больше возможностей.
Это замечание, замаскированно-циническое, было принято лёгким смешком Имоджин, удивлённо раскрывшимся ртом Джека Кардигана и скрипом кресла под Сомсом.
Уинифрид сказала:
— Какой вы злой, Проспер!
— А вы что скажете, миссис Форсайт? Вы не находите, что человеческая природа всегда одна и та же?
Сомс подавил внезапное, желание вскочить и дать бельгийцу пинка. Он услышал ответ жены:
— В Англии человеческая природа не такая, как в других местах.
Опять её проклятая ирония!
— Возможно. Я мало знаком с этим маленьким островом. Но я сказал бы, что вода кипит, везде, хоть котёл и прикрыт крышкой. Мы все стремимся к наслаждению — и всегда стремились.
Чёрт бы побрал этого человека! Его цинизм просто… просто оскорбителен!
После завтрака общество разбилось на пары для пищеварительной прогулки. Из гордости Сомс не подал и вида, но он превосходно знал, что Аннет где-то «рыщет» с Профоном. Флёр пошла с Вэлом, его она выбрала, конечно, потому, что он знает того мальчишку. Ему самому досталась в пару Уинифрид. Несколько минут они шли по кругу в ярком потоке толпы, раскрасневшиеся и сытые, затем Уинифрид сказала:
— Хотелось бы мне, друг мой, вернуться на сорок лет назад.
Перед её духовными очами нескончаемым парадом проходили её собственные туалеты, сшитые к празднику у Лорда и оплачиваемые каждый раз по случаю очередного денежного кризиса её отцом.
— В конце концов нам жилось тогда очень весело.
Иногда мне даже хочется снова увидеть Монти. Что ты скажешь о нынешней публике, Сомс?
— Безвкусица, не на что посмотреть. Всё стало разваливаться с появлением велосипедов и автомобилей; а война довершила развал.
— Я часто думаю: к чему мы идём? — пирог с голубями сообщил Уинифрид нежную мечтательность. — У меня нет никакой уверенности, что мы не вернёмся к кринолинам и клетчатым панталонам. Посмотри вон на то платье!
Сомс покачал головой.
— Деньги есть и теперь, но нет веры в устои. Мы не откладываем на будущее. Нынешняя молодёжь… жизнь для них короткое мгновение — и весёлое.
— Ах, какая шляпа! — сказала Уинифрид. — Не знаю, право, как подумаешь, сколько людей убито на войне и всё такое, так просто диву даёшься. Нет другой такой страны, как наша. Проспер говорит, что все остальные страны, кроме Америки, обанкротились; но американцы всегда перенимали стиль одежды у нас.
— Он в самом деле едет в Полинезию?
— О! Никогда нельзя знать, куда едет Проспер.
— Вот кто, если хочешь, знамение времени, — пробормотал Сомс.
Уинифрид крепко стиснула рукой его локоть.
— Головы не поворачивай, — сказала она тихо, — но посмотри направо в первом ряду на трибуне.
Сомс посмотрел, как мог, в границах поставленного условия. Там сидел человек в сером цилиндре, с седой бородкой, с худыми смуглыми морщинистыми щеками и несомненным изяществом в позе, а рядом с ним — женщина в зеленоватом платье, тёмные глаза которой пристально глядели на него, Сомса. Он быстро опустил глаза и стал глядеть на свои ноги. Как ноги смешно передвигаются: одна, другая, одна, другая. Голос Уинифрид сказал ему на ухо:
— У Джолиона вид совсем больной, но он сохранил стиль. А она не меняется — разве что волосы.
— Зачем ты рассказала Флёр об этой истории?
— Я не рассказывала; она узнала сама. Я всегда говорила, что так и выйдет.